Двенадцатая пара соревнования, вперед!

[aelen]

Перед началом - вопрос авторам. Как вы смотрите на то, чтобы сократить голосование на несколько дней? Комменатрии анонимусам не закрываю.

Цитата: "– А жизнь – не чрезмерная цена за возможность как следует попрактиковаться? – Это нормальная цена. Обычная."

Участник №1

Фендом: KHR!
Персонажи: Бельфегор | Фран
Рейтинг: G
Размер: драббл (около 200 слов)
Диклеймер: все права на персонажей принадлежат Амано.
Предупреждения: Одно ши-ши-ши на текст. Quite OOC, yeah?

Фран прислонился к стене, чтобы перевести дыхание. Обычно бледные щеки разрумянились, скорбный взгляд зеленых глаз был оживлен и сосредоточен, а мокрые от пота волосы хаотично разметались на лбу. Шапку же пригвоздили ножом еще пять минут назад, чему юный иллюзионист был очень рад.
- А жизнь – не чрезмерная цена за возможность как следует попрактиковаться, Бел-семпаай? - с отдышкой пропел Фран.
- Это нормальная цена. Обычная, лягушка, - ответил принц, запуская еще пяток вилок в одиноко торчащую шапку несчастного иллюзиониста. - Хотя, не понимаю, как тебя вообще волнует вопрос жизни и смерти.
- Что Вы имеете ввиду, семпай? - Фран и не надеялся на беседы с принцем после двухчасовой беготни по всему поместью в качестве мишени.
- Сам подумай, тупая лягушка. Столько времени провести с тем, кто много лет активно живет в колбе, у него даже девка с иллюзорными кишками. Как думаешь, ты сам не иллюзия?
- А если было бы так, в чем разница, Бел-семпай? Мое сердце также билось бы как и Ваше. Я дышал такими же легкими, как и Вы.
- Не сравнивай меня с собой. Ты - пустышка, в которой не ни совести, ни сострадания, ни милосердия. А я всего лишь это в себе убил.
- Хотите сказать, что Вы мертвец, семпай?
- И-ши-ши-ши. Здесь все ходячие мертвецы, глупая лягушка, - громко засмеялся принц.

А ведь в варийском поместье иногда также холодно, как в склепе.

Участник №2

Переплыть Лету.
Ориджинал.
Отдельная благодарность -  bezjalosny_fossy
1.
Эта осень с самого начала была какой-то неправильной. Неправильно жаркий сентябрь с лесными пожарами и головной болью. Неправильно сухой октябрь - без единого дождичка, зато с кучей неизвестно откуда взявшейся работы. Неправильно теплый ноябрь: для наших широт плюс десять в ноябре - роскошь и невидаль. Все было неправильно, и это чувство преследовало меня днем и ночью.
Я шел утром читать лекции в университете - и чувствовал, что иду неправильно. Я читал лекции - и чувствовал, что говорю неправильно. Я бродил по улицам с фотоаппаратом и потом на снимках видел: все неправильно. Мир сошел с ума.
Эти дурацкие пальто супермини (знаете, такие, по пояс, прямо драповый лифчик с рукавами), полы которых ветер трепал, особенно лихо присвистывая (мне никак не удавалось его успокоить), не менее дурацкие резиновые сапоги на каблуках (однажды я видел резиновые сапоги на молнии - вершина абсурда), кошмарные сочетания розового с зеленым и красным... мне не раз приходилось просить безвкусно одетых женщин уйти из кадра. Они портили мне пейзаж и настроение.
Одного я не мог понять: почему неправильно? Спрашивал у Генерала, спрашивал у Локапалы, даже у Старика спрашивал - молчали. Хоть бы одна скотина потрудилась объяснить мне, что происходит!
Самое дурацкое в мире чувство: нутром чуять, что что-то происходит, и не понимать, что.

Мои подозрения стали обретать почву, когда в понедельник я проснулся по будильнику и долго не мог понять, что за хрень звонит. Лежал, уставившись в потолок, и не мог взять в толк: что это за режущее ухо пиликанье и чего от меня хотят? С опозданием минуты в две понял, поднялся, едва не вписавшись в дверной косяк, побрел умываться…
В ванной меня ожидал следующий сюрприз. Я смотрел в зеркало с минуту, пытаясь понять, что это за странный тип напротив. У типа были помятые со сна щеки, поросшие редкой щетиной, встрепанные волосы и больные глаза. Я с любопытством изучал его. Маленький шрам на виске, полускрытый волосами – судя по неправильным очертаниям, от попадания камнем или что-то вроде того. Чернила под носом – много пишет, рассеянный и ручка у него плохая. Течет. Ворот майки растянут так, что с плеча сваливается – явно холост и с личной жизнью в последнее время не ахти. Сосудики в глазах полопались – много сидел над книгой или за монитором, работник умственного труда. На этом меня вдруг осенило, что это я стою там, напротив. Испугался, однако!
Пришлось плеснуть в лицо холодной водой, чтобы привести себя в чувство.
Одевшись, на всякий случай заглянул в паспорт – после инцидента с зеркалом я не был уверен, что помню, как меня зовут. Убедившись, что по паспорту я Кирилл, и это имя не вызывает у меня недоумения, поплелся завтракать. Читать лекцию первой парой, да еще не позавтракав – нет уж, я не способен на такой подвиг самоотверженности.

Ветер свистнул в ухо что-то невразумительное, бросил под ноги горсть пожелтевших листьев.
- Ну здравствуй, здравствуй, - пробормотал я. Дедушка-ветеран на лавочке подумал, что это я ему, и улыбнулся. Мелочь, а приятно.
Солнце с усилием пробивалось сквозь белесую пелену туч, туман стоял такой, что дальше четырех шагов видны только призрачные очертания – город как в молоке утонул. Я сунул руки в карманы – вечно забываю надеть перчатки – и поплелся на остановку. Спасибо автопилоту: не дай бог я начал бы думать, куда и зачем еду!
Университет встретил меня хмурой безразличностью вахтера, приветствиями студенток (студенты почему-то предпочитали меня избегать. Должно быть, наслушались от пятикурсников, как я экзамен принимаю…) и своеобразной взяткой прямо на кафедре. На моем рабочем столе стояла чашка горячего шоколада с запиской «Как вы любите» и без подписи. Очень интересно.
Я сел, отпил глоток и принялся изучать листок. Вырван из блокнота, формат А5, линовка… легкий запах духов. Знакомый аромат, от кого же так пахло?..
Так и не вспомнив, взял книги, листы с заметками к лекции, взглянул на расписание и отправился за ключом.
Аудитория встретила меня нестройным гулом голосов. Даже удивительно, первая пара в понедельник, а посещаемость на такой небывалой высоте. Вон тот юноша бледный со взором смущенным явно провел ночь в компании нескольких бутылок пива, а глядите-ка – пришел!
- Здравствуйте. Вижу, вас сегодня несколько больше, чем обычно – отрадно, весьма отрадно. Сегодня мы с вами поговорим о герое в литературном произведении…
На какой-то миг мне показалось, что вся аудитория разом выдохнула. Что же я сказал им в прошлый раз?..
- Девушка. Да-да, вы, на галерке. Переведите телефон в режим вибрации. И вам приятно, и мне не мешает.
Курс грохнул, а я недовольно поморщился. Концентрат гламура, черт возьми. Хоть бы к лектору уважение проявляла, раз воспринимать тонкие материи не в состоянии…

Вечер принес мне облегчение. Хоть что-то приятное было в этом понедельнике, помимо чашки шоколада!
Родная сцена, особый запах старых кулис, которые сто лет не стирали, желтый свет и Локапала, моющая пол. О, эта ее привычка была источником львиной доли веселья в нашем небольшом любительском театре. У меня, кажется, скопилась целая коллекция фотографий, которую я назвал «Внезапно!»: пожалуй, только так можно было описать состояние людей, спрашивавших режиссера, когда Локапала, опираясь на швабру, говорила:
- Я режиссер. Что вы хотели?
Вот и сейчас она едва повернула голову, чтобы поприветствовать меня.
- О, новые сапоги, - я на ходу расстегивал пальто. – Тебе идет.
- Правда? – она выпрямилась, по-детски оттянув в стороны штанины шорт. Я рассмеялся. Вот, что мне всегда в ней нравилось: такая серьезная дама в очках – и так наивно улыбается. Впрочем, я был бы полным идиотом, если бы всерьез считал ее наивной.
- Что-то ты сегодня хмурый, Кир, - это Генерал, она снимает свитер, не прекращая говорить. – Прям морда кирпича просит. Что-то случилось?
Эта шикарная женщина сводит с ума половину новичков. Только представьте: пиджак, стилизованный под китель, стрелки на брюках такие, что порезаться можно, неизменно высокие сапоги, которые даже в слякоть сверкают, как зеркало, и лицо богини. Вокруг нее всегда увивается парочка молоденьких обожателей – и господи, какие у них глаза, когда им говоришь, что Генерал замужем и мать двоих детей!
- Да так… опять светлые умы.
Это наше общее свойство – нас всех считают моложе, чем мы есть. Очень удобно в большинстве случаев. По крайней мере, я научился извлекать из этого выгоду и поднимать себе настроение.
Я раздеваюсь, натягиваю форму – никогда не знаешь, что преподнесет роль, а пачкать цивильную одежду не хочется.
- Кир! Кир, мать твою!
- А?
- Не а, а твой выход! Хрен ли спишь на ходу?!
Да, Локапала всегда такая, когда кто-нибудь тормозит на репетиции. Я выхожу на сцену, и все проблемы дня растворяются: роль не терпит отвлеченных мыслей. Концентрация, концентрация и только концентрация.
Тучи сгущаются над Городом Снов. Я вижу их, я ощущаю их кожей, языком и, кажется, даже кровью. Страшные черные тучи, несущие дождь. Он сотрет этот Город. Капля по капле потекут краски, потом события. Растворится будущее, растворится прошлое…
Меня трясет. Я не хочу терять себя, не хочу! И я цепляюсь за осколки Города, за потрескавшийся асфальт, за голые деревья – за что угодно!
Вместе с ветром приходит спокойствие. Практикующему не пристало паниковать. Практикующему пристало действовать. Откуда-то я знаю, что надо замкнуть ветры на себя – и вокруг меня образуется крошечный торнадо. Он втягивает в себя тучи и дождь, а там их встречаю я, и мои руки светятся белым, а в волосах потрескивают молнии.
- Отлично, Кир! Запомни.
- Что запомнить? – голос Локапалы спускает меня с небес на землю. – Прости, у меня в последнее время хреново с памятью.
Локапала испытующе смотрит на меня из-под очков.
- Ты идешь ко мне на рюмку чая.
В нашем узком кругу это проверенное средство от несчастий. Если у кого-то вопросы, он идет к Локапале. Остается на ночь, когда требуется: Локапала гостеприимна, а ее дочь обожает слушать разговоры старших. Помимо воли вырывается вздох облегчения – я не люблю просить помощи.
Репетиция идет своим чередом, и меня больше не выносит по ту сторону. Даже немножко жаль, мне там нравится. Там чувствуешь себя кем-то вроде героя древности, который спасает мир. Или не мир. Или не спасает.

- Ну, рассказывай.
Локапала сидит на табуретке, подобрав под себя одну ногу. Ее домашняя куртка пушится, как кот. Зеленый. Она вообще очень любит зеленый цвет.
- Да рассказывать-то особо нечего.
Она вливает мне в чашку ложечку коньяка.
- Ты в последнее время летящий. Что происходит?
Отпиваю глоток – вкусно! Чай проходит горячей волной вниз, и я жмурюсь от удовольствия.
- Отличный чай.
- Не отвлекайся.
Ее очки блестят с неудовольствием. Как живые.
- Да с памятью что-то плохо. Сегодня вот минуты две соображал, кто на меня из зеркала смотрит.
Локапала хмурится. Прям как во знаменье Зевс помавает бровями…
- А еще? До этого.
Потираю лоб. Всегда так делаю, когда хочу что-то вспомнить. Местами помогает.
- Вообще-то знаешь… я как-то со всеми общаться перестал.
- Со всеми – это с кем?
И меня накрывает волной ужаса. Не помню! Ни единого имени, ни лиц, ни событий… одна гулкая пустота в голове.
- Н-н-не помню…
Кто это говорит таким смешным растерянным голосом? Я?
Локапала становится все серьезнее и серьезнее. Мне в самом деле начинает казаться, будто собирается дождь.
- Когда это началось?
Секунду сижу в прострации, чуть покачиваясь взад-вперед. Потом достаю сотовый.
- Последняя смс-ка два месяца назад. Вот, «не забудь прийти завтра с книгой». Значит, я уже тогда забывал. У тебя такое бывало?
Локапала отпивает глоток коньяка прямо из горла – волнуется. Очень.
- Нет. У меня с точностью наоборот. Чем дальше, тем больше помню.
Телефон звонит. Тупо смотрю в экран. Какая-то Настя… иди к черту.
- И что делать-то теперь? – в голосе отчетливо пробивается паника. Так отчетливо, что я даже удивляюсь.
Локапала молчит, меряя шагами кухню. Раз, два, три – вперед. Раз, два, три – назад.
- Вот что. К Старику не ходи, толку не добьешься. Возьми больничный или отпуск, чтоб с неделю тебя не трогал никто. Будешь пить вот это, две чайных ложки на чашку, каждое утро. Все, что случается, записывай. В субботу покажешь.
Она открывает шкафчик и смешивает какие-то травы. Пахнет свежо и приятно. Сверток устраивается у меня в ладонях, как котенок. Кажется, даже мурчит.
- Мам, дядя Кир не помнит ничего, да? – это Лида, ее дочка. Хороший ребенок, послушный и умница редкая.
Локапала кивает в ответ. Лида протягивает мне небольшой камешек на шнурочке.
- Возьмите, - смотрит серьезно, так что даже улыбнуться не получается. – И не снимайте никогда, хорошо?
С умным видом складываю подарок в карман.
Они провожают меня, и я еще минут десять несу с собой в памяти уютный образ двери в темноте и женщины с ребенком на пороге.

- Ты не отвечал весь день! Я звонила раз пять, наверное!
Настя возмущается. Да, я наконец-то вспомнил, кто она такая. Теперь, когда скандал в самом разгаре.
- Извини, был немного занят. Лекции, репетиция.
- Да ты эту свою мымру в очках видишь чаще, чем меня! А завтра, между прочим, годовщина!
- Во-первых, она не мымра. Во-вторых, я предупреждал, что во время репетиции мне звонить бесполезно. В-третьих, я помню.
Нагло вру. По телефону это проще простого. Ничего я не помню, старый маразматик. Или нет. Молодой.
Положив трубку, чувствую себя выжатым лимоном. Сам виноват, конечно, но зачем же табуретки ломать? Ей не идет. Когда она сердится, у нее кривится рот и краснеют щеки.
Ночь облегчения не приносит. Морфей глумливо смеется и показывает язык: не догонишь, не догонишь! Искренне хочется запустить в него томиком Куна. Пускай читает, что его мать зовут Никта, и ужасается. Желтый свет ночника полукругом падает на одеяло, и его складки отбрасывают причудливые тени. О, вот так похоже на волны… а так – на парус… Бессонница, Гомер, тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины… Да, в свое время я его все-таки прочел. Отличное было снотворное. Перечитать, пожалуй?..

Голова гудела, как растревоженный улей. Всю ночь снились какие-то белопенные волны с перехлестом, равнобокие корабли и бог знает какая еще чушь. Не стоило читать «Илиаду» на ночь, не стоило… Стикер на зеркале напомнил, что сегодня годовщина. Да, надо уж все в лучшем виде сделать, а то некрасиво как-то получилось…
- И мы вошли в эту воду однажды, - напеваю себе под нос, вытирая пыль. Пары сегодня во второй половине дня, есть время привести квартиру в порядок. – В которую нельзя войти дважды…
Слух у меня есть, но пою все равно мимо нот. Какая разница, если для себя.
- С тех пор я пил из тысячи рек, но не мог утолить этой жажды…
Люблю это состояние: предоставлен самому себе, занимаешься какой-нибудь бытовой чепухой, мысли блуждают где-то далеко. Сам не заметил, как принес два пакета продуктов для праздничного ужина, отдраил полы и выгладил брюки с рубашкой. А потом пришло время идти просвещать неокрепшие умы.
- Кто мне скажет, что такое сюжет?
По глазам видно, не помнят. А ведь еще на первом курсе им это читали… О, единственный осмысленный взгляд в аудитории. Эта, пожалуй, знает.
- Вот вы, девушка в жилетке, я вижу, знаете.
- Ну, сюжет… - неуверенно останавливается, вертит в пальцах ручку. – Сюжет – это все события, которые происходят в произведении…
И это отличница. Каждый год одно и то же…
- А в стихотворении, получается, нет сюжета. Так?
- Почему? Есть…
- Да? Тогда скажите мне, какой сюжет у Тютчева в «Весенней грозе».
Молчит.
- Не можете. А все потому, что вы дали определение не сюжета, а фабулы. Запомните и запишите (если на экзамене от кого-нибудь услышу, что сюжет – это события, сразу отправлю на пересдачу): сюжет – живая последовательность изображенных в тексте…
Пишут. Не все, правда. Вот эта Эллочка-людоедка с последней парты мне точно не сдаст…

Букет приходится выбирать на бегу: уже почти семь, Настя обещала быть в половине восьмого. От остановки к дому я практически летел и на полном ходу врезался в какую-то милую барышню с тяжелой сумкой.
- Ох, извините, - раскланиваюсь и иду дальше.
- Кирилл! Кирилл!
Откуда она знает, как меня зовут?
- Мы знакомы?
Щеку обжигает болью.
- Ты! Ты… - у нее на глазах выступают слезы. – Иди к черту! Видеть тебя больше не хочу!
И я стою, как дурак, посреди улицы с букетом в руке, другой держусь за пылающую щеку и провалиться мне на этом месте, если знаю, от кого и за что получил…
…к ночи поднимается температура.

2.
Я проснулся совершенно разбитым, как будто всю ночь вагоны грузил. Смутно помню расплывчатые сны, которые мог пересказать в подробностях, пока не открыл глаза. Лоб горел, в ушах грохотало, как в кузнице Гефеста. Добредя до серванта и сунув под мышку термометр, позвонил в деканат, предупредил, что мне нужен больничный.
Что же мне все-таки снилось? Кажется, что-то важное…
Я сварил себе крепкого кофе, навязал шарф на шею и вернулся под одеяло. Болезнь не помеха, скорее подспорье: когда еще удастся спокойно подумать, почитать или посмотреть хоть что-то из заинтересовавших меня фильмов? Правда, последние два пункта сегодня исключались, но первый…
Итак, что я помню? Расписание, должностные обязанности – замечательно, но не то, что нужно. Помню, что продуктов в холодильнике дня на два, и значит, за это время надо встать на ноги. Отлично, но опять не то.
Начнем снова. Если верить паспорту – а чему и верить в этом мире, как не документам? – я родился двадцать семь лет назад. Перестройка и все такое... потом голодные девяностые… Странно, почему я помню только рассказы? Мамины, папины, друзей – но ничего собственного.
Фотографии! Ну конечно! Как мне раньше в голову не пришло!
Так, что у нас в альбоме? Пеленальный стол, младенец в чепчике – ух и страшненький я был! – двухлетний бутуз с машинкой, мама и я-первоклассник, с ранцем и астрами, потом я в новогоднем костюме собаки…
…запах. Этот запах не мог обмануть: хозяин рядом. Хозяин боится. Где враг?
Темно. Это ничего, враг рядом и он пахнет. Тоже страхом, но и ненавистью. Опасный запах. Найти!
Хозяин все еще пахнет страхом. Где враг?
Чем пахнет? Черт, забыл у плиты салфетку!
Бытовые неурядицы отвлекают, приходится вытирать пол – гася салфетку, вылил на нее миску воды – так что о новом осколке я вспомнил не сразу. Нет, я успел проглотить микстуру, согреть руки под горячей водой, вернуться обратно на свой диван и только тогда…
Враг ждет. У него длинный блестящий коготь, он выставил его вперед. Сбоку. Надо бить сбоку. Хозяин сзади, у него нет когтя. И громкой палки тоже нет. Хозяин – добыча.
Стороной, стороной…
Больно! Очень больно там, в животе. И холодно. Враг вытирает коготь.
Хозяин…
Тело лежит пластом, как мертвое. Ни рукой пошевелить, и ногой.
Да как же?! Да что же?..
Потом меня скручивает в приступе кашля. Слава богу! Живой!

Я плохо помню, что делал после: осколок памяти засел в голове, и я стал воспринимать мир исключительно носом. Оказывается, вокруг такое количество запахов! Пахнет все: одежда, стулья, полы, следы, люди, чувства. Я искренне пожалел парфюмера Зюскинда: с его-то врожденным нюхом жить в мегаполисе восемнадцатого века!
Я как-то держался, и спасибо слабости, что не мог свободно двигаться: боюсь, я начал бы не только обнюхивать, но и облизывать все вокруг. Запахи складывались в причудливые узоры, накладывались друг на друга…
Второй раз я проснулся уже затемно. Зверски хотелось есть, а в голове было пугающе пусто, хотя и прояснилось. Последнее радовало. По крайней мере, у меня есть шанс провести время с пользой. Я включил ноутбук, подложил подушку под спину и устроился смотреть видео. Фильмов на жестком диске скопилось штук двадцать точно, и я наудачу ткнул мышкой в самую середину списка.
С экрана на меня смотрел идол половины моих студенток, приглашая в Англию конца семнадцатого века. Я не стал противиться. Зачем упускать чудесную возможность совершить путешествие во времени – да еще в такой компании!
Туман, грязь, выпивка… женщины. Постоянный эпатаж… по-моему, даже слишком нарочитый. Я сидел и откровенно зевал. Женщина предсказуемо отдалась ему, он предсказуемо же сбежал из столицы…
...Сбежал! Сволочь, скотина, богомерзкий ублюдок! – в стену полетел железный кубок, отскочил и с грохотом покатился по полу. Запоздало чувствую слезы на щеках.
Вытираю их, вытираю, щеки, наверное, уже давно красные, как корсет той шлюхи, а слезы текут… Никогда! Никогда больше не поверю ни единому слову! Я... я…
На лицо падают волосы. Белокурые, вьющиеся, длинные… Стоп. Длинные? До меня медленно доходит, что это мои руки – сжаты на коленях, комкают юбку – женские руки с красивыми тонкими пальцами…
Из зеркала на меня смотрит заплаканная женщина, и по ее подбородку течет кровь из прокушенной губы.
На экране красавица в годах закрывает глаза мужу-сифилитику. Я что-то пропустил? Тогда что это было только что?..
*
- Вот так, милая, вот так… Еще немного…
Горло разрывает крик. Боль в животе такая, что пальцы окаменели на скомканном покрывале. А бабушка Лосиха гладит меня по голове, и ее пальцы сухи и шершавы…
- Давай, девочка, уже скоро…
Ее голос успокаивает. Дышать! Только бы…
Но вздохнуть я так и не успеваю: стрела прошивает стену вигвама насквозь и застревает в моей голове.
… и я бреду, опираясь на ружье, как на палку, по колено утопая в снегу, а ветер швыряет ледяную пыль мне в лицо, но я должен, должен дойти, потому что там – далеко, по ту сторону снежного ада, мучается моя дочь и не может родиться внук…
Почему он падает? Тут ведь так легко двигаться, так легко прыгать и нестись наперегонки! Почему он падает? – и дельфин снова и снова толкает к поверхности двуногого, который упрямо стремится на глубину…
Кроватка. Обычная детская кроватка, ряд погремушек. Ребенок смеется и дергает за хвост большую желтую рыбку. Рыбка подпрыгивает и звенит.
Воды! Кто-нибудь…
Звенит сталь: противник силен, он умело отбрасывает мой клинок в сторону. Господи, какой же он неуклюжий, когда стоит вот так вот, враскорячку, ощетинившись дагой и рапирой! Что малышка Лиззи в нем нашла?
- Как ты смеешь поднимать глаза на Сына Неба?!
Император зол. О, на его щеках можно греть воду для чая! А я стою на коленях в двадцати шагах от престола и смотрю. Завтра мне отрубят голову.
Эти веера мне подарила матушка Аигацу. Как раз после церемонии перевязывания волос. С тех пор не было ни одного дня, когда бы я уронила их, и ни одного случая, чтобы я отдавала их кому-то еще. Но болезнь ослабила меня, и руки не слушаются, а изысканный рисунок пятнает пыль…
На математике мне было так скучно, что я почти уснул, положив голову на руки. Анна Васильевна что-то орала своим ужасным визгливым голосом – должно быть, Мазовкин опять положил ей кнопку на стул. Или мелом его испачкал. Будет теперь весь урок разоряться и задание километровое даст. Надо бы всыпать Витьке по первое число, чтоб своих не подставлял…
А, ч-черт! Голова раскалывается… когда из нее уже родится, наконец, Афина, и я смогу спать спокойно, а?
- Мама! Мама!
Мальчишка кидается под ноги. Налетает на мой сапог и падает в пыль. Ничего, будет знать, как мешать воину…
И она лежит, бледная, не похожая сама на себя, а я стою, умом понимаю, что все уже, гроб, венки, ритуальный автобус – и все равно не верю. Как маленький.
- Оставьте нас, граф.
И мне приходится уйти. Настаивать дальше просто нелепо, а я не хочу выглядеть дураком. Но все же эта женщина… Пускай говорят, что в ее постели побывал весь Париж, она все равно прекрасна! И, смею верить, мое положение не так уж безнадежно, если слухи правдивы хоть на кончик ногтя…
А еще, знаете, если долго смотреть в потолок, он начинает улыбаться. А если смотреть совсем-совсем долго, то и подмигивать…

3.
Я едва не сошел с ума. Голоса в голове – да, звучит уже похоже на шизофрению, но я действительно слышал их – спорили, пререкались, взывали к справедливости в моем лице. А я смотрел на эту пеструю толпу (тут были все, от индейца до гейши, от собаки до генерала) и не мог вспомнить, кто из них – я. Нет, они все были я, только в разное время и в разных местах, но сейчас-то кто я такой?!
Звонок в дверь удивил меня. Я не приглашал гостей и не помнил, чтобы кто-то пригласился сам. Но возможность забыть на пару минут об этих кошмарных личностях внутри была, что и говорить, заманчива. Поэтому я кое-как встал, по пути обнаружив, что жутко болит спина, свело шею и ноют ноги, и пошлепал открывать.
- Идиот! – с порога заорала Локапала. – Я же дала тебе сбор!
- Погоди, - я наклонился, чтобы вытащить из обувной тумбочки тапочки. – Какой сбор?
Она смотрит на меня. Мальчишка смотрит мне в лицо снизу вверх. Надо будет приказать отправить его на рудники: из детишек с такими глазами вырастают самые непримиримые мстители.
- Так это ты?.. – меня шатает, и я хватаюсь рукой за косяк, чтобы не упасть. – Это ты была тогда…
Вдруг становится очень тяжело глотать. Как будто удавкой шею перехватило. В глазах темнеет, и я знаю только, что сижу, привалившись к стене. А потом к губам прижимается холодный край чашки.
- Пей, - властно говорит Локапала, и я глотаю что-то теплое, пахнущее травами и немного лимоном. Потом она сажает меня на диван, дает чашку в руки и ждет.
А я сижу и смотрю кино под закрытыми веками. Или скорее не кино, а слайдшоу, где в каждом кадре всего двое: она и я. Император и чиновник, воин и мальчишка, хозяин и собака… И много, много еще кто.
К тому времени, когда я могу открыть глаза, воспоминания уже не толкаются локтями, как пассажиры в переполненном автобусе, а шея почти не болит.
- А Генерал была твоей матерью. Знаешь, я теперь не смогу смотреть исторические фильмы…
Локапала смеется.
- Это нормально. Я тоже их давно уже не смотрю. Все время досадуешь, что сценаристы все переврали.
- Да…
Я смеюсь вместе с ней – от этого внезапно становится легче – смеюсь до упаду, пока не сводит живот, и тогда Локапала укладывает меня на спину и заставляет медленно дышать, а сама удерживает пальцами ребра – больно, очень больно, но потом становится легче, мышцы расслабляются и, кажется, мелко дрожат, но это быстро проходит.
- Допей сбор.
И она уходит мыть руки.

4.
Вечером следующего дня позвонили из деканата, осведомились, выйду ли я на работу. Я решил, что с толпой подозрительных личностей в голове лекцию читать будет неудобно, и попросил еще неделю больничного. Так что время на приведение себя в норму было, слабость почти прошла, и я отправился на прогулку.
Восприятие сыграло со мной злую шутку. Несколько раз я окликал совершенно незнакомых людей, будучи вполне уверенным, что это мои друзья, братья, сестры. Однажды даже умудрился обратиться к девушке «молодой человек» - она наградила меня таким взглядом, что лучше б я Горгоне в глаза посмотрел…
Ошарашенный странным поворотом дел, я сел на лавочку в беседке, со всех сторон оплетенной диким виноградом – листья уже облетели, стебли высохли, но меня не было видно с улицы – и закурил. Вообще-то я курю очень редко, но сигареты с собой ношу всегда: почему-то подозрительные субъекты очень любят выпрашивать их именно у меня, даже когда я гуляю не один.
Я закрыл глаза и просто дышал сигаретным дымом – это помогало складывать себя воедино. Из Ниагарского водопада воспоминаний, обрушившегося на меня позавчера, надо было выудить куски своей нынешней жизни. Напоминало собирание паззла на тысячу кусочков: поди пойми, что это за цветные пятна и из какой они части картинки.
Быстрее всего, как ни странно, я нашел память о раннем детстве: о роддоме, ужасной акушерке, прививках и погремушках. Вспомнил, как отец гулял со мной, держа на руках, и рассказывал обо всем, что встречалось нам по пути. Вспомнил, как мама колдовала у плиты, как встречала нас – усталая и раскрасневшаяся от жары.
Потом всплыл кусок из школьных лет. Первая любовь, первая драка, разбитый нос. Взгляд отца, когда я впервые пришел домой пьяным: на всю жизнь хватило, больше я никогда напивался до такого состояния.
Сигарета кончилась, и я зажег следующую. Курить не стал, просто держал в пальцах, время от времени стряхивая пепел. На обратной стороне век крутилось кино моей памяти. Местами рябило, некоторые эпизоды отсутствовали вообще. Но хоть что-то я вспомнил – уже радует!
Я настолько ушел в себя, что забыл про сигарету, и очнулся только, когда пепел обжег мне пальцы. Потом почувствовал, что проголодался и вернулся домой.

Ночью опять что-то снилось, но я снова все забыл, как только открыл глаза. Когда ж я уже научусь помнить сновидения? А то остается этот неприятный осадок: вроде, было что-то важное, но кто бы еще сказал, что…
В этом конкретном случае осадком было смутное ощущение, что в картине памяти, которую я собрал вчера, не хватает одного очень важного куска. Я умылся, заварил себе сбор – попробовал бы я забыть! Локапала оставила ядовито-розовый стикер на двери холодильника с весьма недвусмысленным посланием – сделал парочку горячих бутербродов… И все равно мерзкое ощущение не проходило.
Я включил музыку на полную громкость – днем можно, соседи с утра на работе – и взялся за капитальную уборку. Давно заметил: в квартире приберешь, и сразу в голове все на место становится. Так что враг в лице пыли на самом деле не раз сослужил мне хорошую службу, а книги, перестановка которых очень успокаивала нервы, делали это гораздо чаще: один раз при прочтении, второй раз при перечитывании, третий раз при повторном перечитывании, четвертый раз при уборке…
Плата.
Слово засело в голове и никак не желало уходить. За что плата? Кому плата? Чья плата? Черт его знает… Я сменил воду в ведре, вымыл тряпку и переместился со шваброй в спальню.
Обычная.
Так, уже лучше. Существительное постепенно обрастает определениями. Подождем, глядишь, сказуемое тоже не заставит себя ждать…
…и оно действительно не заставило. Я как раз мыл руки. По привычке взглянул на себя в зеркало – а увидел не себя. Вернее, не только себя.
Это было два года назад или около того. Я уже полтора года играл у Локапалы и только начинал понимать, что театр – это магия. Вполне реальная, действующая магия, хоть и совсем не похожая на тот приевшийся кошмар, который медиа выдает за фэнтези. Да, это случилось как раз после того, как мы спектаклем остановили сорокаградусный мороз, грозивший уничтожить озимые. Старик пригласил меня к себе в гости после репетиции, мы сидели в полутемной комнате под настенным бра и пили вино. Я еще подумал, что если посмотреть на свет, то кажется, будто в стакане кровь налита. Все это до неприличия напоминало мне «Мастера и Маргариту», и я поделился ассоциацией со Стариком. Седой, с темными блестящими глазами, в пиджаке и белой рубашке, он действительно напоминал мне Воланда.
- Ну нет, - засмеялся он, когда я высказался. – Это не по моей части.
- Да? А обстановка, по-моему, самая подходящая.
Мой собеседник усмехнулся в усы.
- Потому что я хочу поговорить с тобой о твоих талантах. У тебя хороший стабильный канал. Если заниматься дальше, сможешь стать одним из самых мощных практиков в нашем театре. Сейчас катастрофически не хватает людей, а работы много.
- Да, Локапала говорила мне. Сам чувствую, homo homini не просто lupus, а очень lupus. И скоро начнут друг друга est.
- Тебе нужна практика.
- К чему вы клоните? – ситуация нравилась мне все меньше. – Может, еще и договор кровью подписать?
Старик от души расхохотался.
- У тебя богатая фантазия, Кир. Нет, подписывать ничего не надо. Договор внутри тебя. Решишь продолжать – продолжишь, решишь бросить – бросишь.
- Так и хочется спросить, сколько это будет мне стоить.
Старик с минуту, прищурившись, изучал меня с ног до головы. А потом ответил…
Я попал по крану только с третьего раза. Рассеянно вытер руки, вышел, споткнувшись о порог… и бросился одеваться.

- Почему вы не сказали мне?! – заорал я, едва закрыв за собой дверь квартиры Старика.
- Для начала, здравствуй, Кирилл, - невозмутимо сказал он. – Садись вон в то кресло и рассказывай.
Я сел в углу обширной комнаты, объединенной с кухней. Старик расстелил на обеденном столе газету, поставил посреди нее бонсай и взялся его подстригать.
- Почему вы меня не предупредили? – спросил я уже спокойнее. – Я чуть с ума не сошел!
- Но ведь не сошел же.
Он повертел горшок с растением в руках, полюбовался контурами, поставил обратно на стол и срезал еще пару миллиметров с одной стороны кроны.
- Зато едва сам себя вспомнил! Это, по-вашему, нормально?
Удовлетворившись результатом, Старик поставил бонсай на сервант у стены и свернул газету.
- Я же говорил тебе. Это твоя плата.
- А не чрезмерная ли цена за то, чтобы как следует попрактиковаться?!
- Это нормальная цена, - сухо возразил он. Вытер ножницы влажной тряпочкой и убрал в ящик. – Обычная.
Я так удивился, что забыл все, что хотел высказать минуту назад. Старик поставил на плиту чайник и сел напротив меня в другое кресло.
- Жизнь – это вполне приемлемая цена, Кир, уж поверь мне, - в его голосе мне послышалась усталость и особая стариковская теплота, с какой обычно разговаривают с внуками. – Все мы так или иначе отдаем жизнь, если однажды выбрали эту дорогу.
- Так или иначе?
- Ты не захотел отдать прошлое. Значит, придется отдать будущее.
- Звучит жутко.
Старик посмотрел на меня и вдруг улыбнулся.
- Но только звучит. Я, увы, склонен говорить слишком художественно. На самом деле все не так страшно. Скажи, чем ты планируешь заниматься дальше?
Я сдвинул брови.
- Преподавать. Играть у Локапалы. А остальное – как получится.
Чайник засвистел, он поднялся, выключил огонь и налил чаю себе и мне.
- В таком случае, добро пожаловать в команду чистильщиков. Как думаешь, очищать мир от негатива, которым мы его каждый день кормим – достойное дело всей жизни?

Эпилог.
- А теперь скажу крамолу, - я подмигнул аудитории. – Сколько бы мы ни изучали его, литературное творчество было и будет тайной.
Поднялся гул. Как всегда по окончании лекции. Стучат отодвигаемые стулья, шуршат складываемые тетради, студенты переговариваются вполголоса. Я мельком отмечаю, что отличница в жилетке когда-то была королевой, а готический юноша с черным лаком на ногтях – буддийским монахом. Это теперь часть моих будней: с одного взгляда видеть ближайшую жизнь каждого прохожего.
На краю видимости разгорается алое зарево: опять две Эллочки-людоедочки поругались из-за одинаковых сумок. Издержки следования моде, что ж поделаешь! Я незаметно провожу рукой сверху вниз, собирая в кулак их агрессию. Ай-яй-яй, какая жгучая – и всего из-за такой мелочи… От плеча вниз течет воображаемая вода, красная пелена в кулаке шипит и гаснет – но никто, кроме меня, этого не видит.
- Девушки, перестаньте ругаться, - тихо говорю я, а они подпрыгивают от неожиданности: в запале не заметили, как я подошел ближе. – Вам не идет. И кожа портится.
Когда я выхожу из аудитории, они провожают меня удивленными взглядами. За триста лет так и не изменились…
На кафедре меня снова ждет чашка горячего шоколада, только теперь не стоит никакого труда узнать, чьих это рук дело: отпечаток энергии на краях еще не улетучился. Очень красивый зеленый цвет – с любовью несли, с радостью. Прикрыв глаза, изучаю пространство на предмет соответствия волны. О! какая удача, она еще стоит на крыльце.
В кармане зудит телефон. «Вечером обязательно. Собираем круг», - смс от Локапалы. Отправляю коротенькое «ОК» в ответ и, прихватив пропуск, сбегаю по лестнице.
- Спасибо за шоколад, - та самая отличница в жилетке. От неожиданности и смущения она краснеет и отводит глаза, - Ваше Величество.
А вечером будем в очередной раз спасать мир.
Шучу, конечно.